Проблема лжи – одна из центральных в человеческой жизни. Ложь – противоречивый, многоплановый, крайне запутанный психологический феномен. Строго говоря, ее нельзя считать грехом, ибо всякий грех имеет антитезу – добродетель, – а ложь антитезы не имеет. Потому что правда не является антитезой лжи. Это хорошо доказал французский социолог Франсуа Кан в работе «Опыт возможной философии лжи» (1989), рассуждая о том, что лживость фашизма или коммунизма еще не демонстрирует истинности антифашизма или антикоммунизма. Ложь – это Протей нашего бытия, она принимает любые личины и позы, рассыпается в тысячах бликах правдоподобий.

На тему лжи мудрецы и философы спорят тысячелетия, но попытки каким-то образом обобщить наши знания о лжи, наше понимание этого феномена, начались не столь уж и давно. Одну из первых значительных классификаций обмана, а точнее, ошибочного знания дал английский философ Фрэнсис Бэкон. В трактате «Новый органон» он предложил свой метод очищений разума от заблуждений, или «идолов», как он их называл. Впрочем, Бэкон не был первым в своем стремлении упорядочить знание о лжи и неправде. Задолго до Бэкона попытку разобраться во всем многообразии обмана сделал арабский мыслитель Абд-ар-Рахман аль-Джавбари, написавший книгу «Сорванные покровы». В ней он приводит сотни случаев обмана, к которым прибегали реальные жители востока того времени – цари, султаны, визари, чиновники, купцы и лекари. Описывает он также хитрости мифических существ – ангелов и джиннов. В трактате он перечисляет и категории людей, для которых обман стал средством к существованию. Это цыгане, фокусники, держатели ярмарочных балаганов, демонстрирующих женщин с приклеенными бородами, а также те, кто изображают из себя слепых или увечных в сражениях, не будучи таковыми.

Классифицирует Абд-ар-Рахман различные хитрости и обманы, исходя из социального положения обманщиков. Этот прием, возможно, не совсем удачен, так как один и тот же способ обмана может повторяться много раз. Поэтому крупный исследователь арабской культуры А. Игнатенко ввел собственную классификацию случаев обмана, собранных им при изучении восточных трактатов. «Он выделял обман в чистом виде (дезинформацию), амфиболию (неопределенность высказывания), подмену (предметов или людей), лжесвидетельство, нарушение клятвы, ложные письма (поддельные и подметные), оговор, заведомо фальшивые предсказания, притворство, провокацию и создание ложных обстоятельств» [Ю. Щербатых, «Искусство обмана»].

Многие авторы, рассматривающие феноменологию лжи с философских позиций, признают, что ложь, по всей видимости, возникла вместе с человеком и неотделима от него. «Ложь укоренена в повседневной и социальной жизни, имеется всюду, где взаимодействуют люди; она есть функция любых человеческих коммуникаций, при которых осуществляется «встреча» интересов индивидов и социальных групп. Дело не в том, имеется ли она или нет (простой жизненный опыт свидетельствует о наличии лжи), а в том, каков ее удельный вес в каждом конкретном случае» [Алексеев П.В., Панин А.В., «Философия: учебник для вузов»]. Их слова подтверждают психологи. Вот что пишет, например, Эрик Берн: «Большая часть человеческих взаимоотношений основана на обманах и уловках, иногда веселых и забавных, иногда низких и злобных. Лишь немногие счастливцы, такие как матери и младенцы, истинные друзья и любящие, совершенно искренни друг с другом» [Берн Э., «Секс в человеческой любви»].

Ложь является неотъемлемой частью человеческого бытия, проявляется в самых различных ситуациях, в связи с чем это явление толкуется достаточно разнопланово. Ложь человека может быть порождена эгоистическими мотивами и направлена, например, на достижение личного благополучия за счет других людей: такая ложь вызывает порицание со стороны общества. Ложь может быть обусловлена благородными побуждениями (например, ложь врача тяжелобольному человеку) и в подобной ситуации признается морально оправданной. Как это ни парадоксально звучит, но человеку без лжи жить невозможно. «Действительно, общество требует известной доли скрытности и лжи. Оно всех нас ставит в такие условия, что безусловная искренность становится почти совершенно немыслимой. Никто из нас не показывает себя таким, каков он есть: существует, так сказать, особая общественная маска, которую принужден носить каждый человек. Это необходимо, потому что в нас есть много чувств, которых мы не можем высказать, вместе с тем не шокируя, не раздражая или не оскорбляя окружающих нас людей» [Холодный Ю.И Полиграфы ("детекторы лжи") и безопасность. Справочная информация и рекомендации].

«Беда принуждает ко лжи даже честных». Так утверждает Публий Сир. «Лучше ложь, приносящая пользу, чем правда, сеящая раздоры», – говорит уйгурская пословица. А «ложь, направленная к доброй цели, лучше правды, возбуждающей вражду», – так утверждает таджикская народная мудрость. В Сирии есть такие слова, что лучше «говорить ложь, похожую на правду, чем правду, похожую на ложь». «Не будь лжи, не стало бы и правды», и «умная ложь лучше глупой правды», – можно услышать в русских пословицах и присказках. «Речь – клевета. Молчание – ложь. За пределами речи и молчания есть выход». Так предполагает китайский афоризм.

Как уже говорилось ранее, большинство авторов работ, посвященных феноменологии лжи, сходятся во мнении, что ложь и обман можно отнести практически ко всем сферам человеческого бытия. Пол Экман говорит о том, что «ложь настолько естественна, что ее без обиняков можно отнести почти ко всем сферам человеческой деятельности». Профессор Д. И. Дубровский, автор монографии «Обман», утверждает, что обман есть средство защиты и реализации интересов как отдельных личностей, так и групп, классов, народов и государств. Обман можно рассматривать и в качестве функции социального института (государственного органа, ведомства, общественной организации, и т.п.). Обман может служить одной из форм проявлений социальных противоречий, выражая эгоистическое обособление, конкуренцию, а также всевозможные способы достижения своих интересов и целей за счет других или вопреки желаниям других. «Одна из важнейших социальных функций обмана состоит в том, что он способен обеспечивать возможность сохранения наличных коммуникативных структур в условиях расходящихся или практически несовместимых интересов» [Дубровский Д.И., «Обман. Философско-психологический анализ»].

Признавая существование лжи как коммуникативного, информационного, социального и личностного феномена, далеко не все авторы склонны смотреть на ложь с тех позиций, что это закрепленное в человеческом поведении, неотвратимое и неискоренимое явление. В этом аспекте подчеркивается, в большей степени, контексты ситуаций, в которых выбор личности или общности в пользу лжи маломотивирован, неочевиден или даже вреден. Экман говорит о точке зрения, когда «этому парню ложь вредна, так как лишает его ценной информации, хотя и неприятной, но необходимой для того, чтобы улучшить свои деловые качества». Далеко не все разделяют добродетельность лжи во благо. Вот что пишет по этому поводу С. Гроф, говоря о современной медицинской помощи, которая оказывается больному: «В этой борьбе за механическое продление жизни любой ценой очень мало внимания обращается на то, каковы последние дни умирающего. Часто, пытаясь скрыть от пациента истинное положение дел, медицинский персонал и члены семьи разыгрывают сложные спектакли, отвлекающие от проблем, непосредственно связанных с ситуацией, обольщая больного несбыточными надеждами. Все это еще больше усиливает чувство изоляции и отчаяния, испытываемые умирающими, многие из которых инстинктивно ощущают окружающую их ложь» [С. Гроф, Д. Хэлифакс, «Человек перед лицом смерти»].

Понимание и классификация таких социально-психологических феноменов, как ложь, обман, неправда, будет сильно различаться в зависимости от того подхода, с которым мы можем их рассматривать. Например, если рассматривать ложь и обман с морально-нравственной позиции, то сможем выделить обман злонамеренный и добродетельный. В коммуникативном подходе, где можно подойти к обману как к передаче ложной информации, можно выделить чистую ложь, полуправду и молчаливую ложь. Ложь можно рассматривать и с точки зрения лингвистических позиций. Например, Стуртеван [Sturtevant, 1947, 1948] считал, что основная функция языка – ложь. На значительные языковые расхождения в разных культурах указывает, в частности, указывает Виктор Знаков. Он проводит сравнительный анализ словарных статей разных языковых культур и подчеркивает, что эти определения лжи и обмана, формализованные в различных языках, «не являются оторванными от жизни лингвистическими абстракциями, они соответствуют представлениям о лжи, существующим в сознании многих людей» [В.В. Знаков].

Определяя ложь и обман, необходимо учитывать важность принятия во внимание не только самого лжеца, но и жертву обмана. В одних случаях обман есть злонамеренное действие, где жертва обмана не желала, чтобы ее вводили в заблуждение. В других случаях обман, как указал еще Абд-ар-Рахман, автор трактата «Сорванные покровы», является смысловым и содержательным наполнением некоторых социальных действий, профессий и коммуникаций: например, картежная игра, или выступление фокусника перед зрителями. «Было бы, например, странно называть лжецами актеров. Публика заранее согласна принимать их маски за истинные лица» [Пол Экман, «Психология лжи»]. В повседневной жизни люди часто используют слова «ложь», «неправда», «обман» в качестве синонимов, однако эти понятия с точки зрения психологии имеют различное содержание. Ложь – это сознательное искажение известной субъекту истины: она представляет собой осознанный продукт речевой деятельности субъекта, имеющий своей целью ввести в заблуждение собеседника. Ложь у психически здорового, нормально развитого человека, как правило, определяется реальными мотивами и направлена на достижение конкретных целей.

В отличие от лжи, обман – это полуправда, провоцирующая понимающего ее человека на ошибочные выводы из достоверных фактов: сообщая некоторые подлинные факты, обманщик умышленно утаивает другие, важные для понимания сведения.

Обман, как и ложь, возникает тогда, когда сталкиваются чьи-либо интересы и нравственные нормы, и там, где для прибегающего к обману человека затруднено или невозможно достижение желательного результата иным путем. «Главное, что роднит обман с ложью, – это сознательное стремление человека исказить истину» [В.В. Знаков].

Неправда – это «высказывание, основанное на искреннем заблуждении говорящего или на его неполном знании о том, о чем он говорит» [Холодный Ю.И]. Неправда, как и обман, основывается на неполноте информации, но, в отличие от обмана, говорящий не утаивает известной информации и не преследует иных целей, кроме передачи сообщения, содержащего неполную (или искаженную) информацию.

Несколько слов следует сказать о хитрости. Хитрость – не индивидуальный обман и совсем не коварство. Хитрость – это приспособление людей своим умением к тому, что должно случиться, но затягивается в осуществлении. Есть даже выражение – «прибегнуть к хитрости». Хитрость – это, с одной стороны, сочетание индивидуальных навыков и качеств человека, и особые условия и обстоятельства окружающей действительности – с другой. Наилучший, пожалуй, пример хитрости блестяще показан в народном фольклоре: «Жена, намекни солдатам, что у нас в поле зарыт пулемет, а когда они все перероют и ничего не найдут, то сажай картошку по свежевспаханному».

В целом можно констатировать, что ложь, обман и неправда неискоренимы: они являются неизбежными социально-психологическими компонентами жизнедеятельности человека в обществе. Поэтому любые попытки исключить их из нашей жизни являются утопичными, психологически неверными и бесперспективными.

В научной литературе обсуждаются как личностные детерминанты порождения лжи в коммуникативных системах, так и ситуативные. Психологические исследования показывают, что «чаще лгут субъекты с малой устойчивостью к стрессу, повышенной тревожностью, невротичностью, а также склонные к совершению антисоциальных поступков [Fjordbak, 1985]. Кроме того, у экстерналов наблюдается более выраженная тенденция лгать, чем у интерналов [Lefcourt, 1976].» Отмечается разница в содержании и частоте лжи у мужчин и женщин. В некоторых случаях утверждается, что не существует корреляции между уровнем интеллекта или образования и склонностью ко лжи, в некоторых же – подчеркивается, что такая разница существует [И. Крюгер]. Отдельные исследования обнаруживают корреляции между лживостью и акцентуацией характера, или социальным статусом, или конституциональностью [Г. Кляйнхоффер].

Наряду с личностными особенностями субъектов общения важную роль в порождении и понимании лжи играют ситуативные факторы. В зависимости от ситуации, от контекста общения, от особенностей третьих факторов, ложь может называться ложью и быть ложью, либо маскироваться под ложь, либо считаться справедливой, желаемой и оправданной. «Важным параметром социальной обстановки является степень нормативной и ситуативной поддержки, которая предоставляется лжецу» [В.В. Знаков]. Давно установлено, что существуют ситуации, в которых ложь почти целиком обусловлена обстоятельствами, и такие, в которых моральная ответственность возлагается на солгавшего.

Изучая большую выборку их существующих публикаций на тему психологии лжи и обмана, автор настоящей работы вынужден признать, что значительное число подобных работ имеют весьма тенденциозный и предвзятый характер. Авторы, не вдаваясь в подробности того, что есть ложь, в каких ситуациях она возникает, какими свойствами и признаками обладает, в большей степени придают феномену лжи характер самоочевидной и познанной данности, и в большей степени ориентированы на освещение вопросов, связанных с детекцией лжи: невербальной, вербальной, мимической, а также с помощью различных аппаратных и программных средств. Безусловно, можно предполагать, что подобные работы имеют важное научное значение и в целом тема детекции лжи является актуальнейшей темой, в особенности для нашей, российской действительности. Даже Пол Экман, чей труд «Психология лжи» Виктор Знаков назвал «великолепным образцом научного анализа», значительное место в своей работе уделил именно выявлению лжи: как с помощью наблюдения, так и посредством полиграфа (детектора лжи).

Осознавая всю ценность методов детекции обманных сообщений любой природы, автор настоящей работы все же хотел бы получить более наглядное и предметное определение феномену лжи и обмана. Для этого им была разработана система шкал, содержащих в себе, как правило, антагонистические, полярно-противоположные качества или ситуации, в которой совершается обманное действие, или свойства самого обманного действия. С помощью этих шкал любой обманный акт может быть атомизирован, то есть подвергнут контекстно-смысловому расщеплению, и классифицирован, так как, благодаря набору шкал-неантагонистов будет содержать в себе перечень некоторых уникальных свойств.

Экман пишет, что существуют две основные формы лжи: умолчание и искажение. «При умолчании лжец скрывает истинную информацию, но не сообщает ложную. При искажении же лжец предпринимает некие дополнительные действия – он не только скрывает правду, но и предоставляет взамен ложную информацию, выдавая ее за истинную» [Пол Экман].

Раскрывая содержания понятий лжи, обмана, неправды, уже говорилось, что мнения о том, что есть ложь и что есть обман, расходятся. По мнению Экмана это синонимы. По мнению Бок есть понятие тайны, при котором умолчание может быть нравственным и оправданным. Виктор Знаков отстаивает мнение, что ложь и обман суть разные явления. Очевидно, что столь простое разграничение вынуждено допускать большое количество оговоренностей и исключений. Врач может не только умалчивать истинную картину болезни, но и мистифицировать ее, сообщая ложные сведения, ради блага больного. Трудно в этом случае назвать его действия лживыми. Знаков, например, назвал бы их обманными. Разведчик, которого допрашивают враги, может не только утаивать секрет, но и дезинформировать, и его действия тоже трудно назвать лживыми. С другой стороны, в правовой сфере утаивание информации классифицируется как дача именно «ложных» показаний, то есть свидетель не обманывает следователя или судью, а именно лжет, сообщая, что ему неизвестно нечто, хотя, на самом деле, это нечто ему известно.

Поэтому важным параметром, который может помочь определить, является ли некое действие лживым или обманным, будет являться параметр намерения, то есть желания, или же нежелания обманщика ввести кого-либо в заблуждение.

По мнению Виктора Знакова намерение есть то, что может подсказать: является ли некоторый акт лживым, или же является он обманным. Если биржевой игрок сообщает информацию, что определенные акции упадут в цене, то он имеет намерение ввести людей в заблуждение. Разведчик имеет совершенно очевидное намерение обмануть своих врагов. А некоторый свидетель, который утаивает истинную информацию, скорее всего, не имеет никакого желания вводить судью в заблуждение. Наверное, он был бы счастлив, если бы его вообще не спрашивали на этот счет, а спрашивали бы о чем-нибудь другом, где он почувствует себя в безопасности.

Однако разведчик, безусловно, окажется героем, если сумеет обмануть врагов, а свидетель может сам превратиться в преступника, так как его показания будут расценены как ложные. Также трудно назвать врача лжецом, хотя он имеет совершенно определенное намерение исказить картину болезни своего пациента, а не просто умолчать о ней. Таким образом, для уточнения, что есть ложь и что есть обман, нам потребуется следующий важный параметр, а именно – разграничить случаи на такие, когда обманные действия являются нормативными, или социально дозволенными, или предписанными, и такие, когда эти действия ненормативны, то есть не имеют социального дозволения.

Разведчик, попавший плен, проявит свои лучшие, с точки зрения общества, качества, если сумеет обмануть своих врагов, и окажется предателем, если скажет правду. В некоторых случаях ложь и обман имеют оправдание, и даже могут быть предписаны самим обществом. Пилоту, который борется за выживание самолета, может быть предписано не оповещать пассажиров о случившемся, дабы избежать паники. Врачи знают, что в значительном количестве случаев пациенту лучше солгать, чем сказать правду, так как последнее усугубит картину болезни. Общеизвестно, что большое количество клинических и диагностических экспериментов станет невозможным, если испытуемым говорить правду об истинных целях и задачах исследования. И было бы странно, если бы дипломат на международных встречах и переговорах говорил только правду об истинном положении дел в своей стране.

С этой точки зрения свидетель лжет, так как он нарушает общественные соглашения, распространяемые на некоторые ситуации, в которых обманное действие есть социальная необходимость. В данном случае такого соглашения нет, поэтому умалчивание можно считать ложью. С этой же точки зрения обманное действие врача, который искажает картину болезни пациента, будет, скорее, обманом, но не ложью, так как оно имеет нормативный характер. В то же самое время близкий родственник больного, который по собственной инициативе решил его подбодрить, сообщит ему слово в слово ту же самую информацию, что и врач, его действия можно определить как лживые, так как они, в отличие от врача, не имеют нормативного характера.

Однако, как говорит Сесилия Бок, у понятия лжи есть явная негативная презупмция, то есть, в некотором роде люди, которые лгут или называются лжецами – преступники по определению. Всегда ли справедливо называть человека «преступником», когда он лжет? Свидетелем, возможно, движет страх и стремление обезопасить свою жизнь и, в таком случае, он не столько лжив, сколько труслив, если изъясняться в житейских категориях. А человеком, сообщающим больному, что тот скоро поправится, движут совсем не злонамеренные, а, скорее всего, самые добрые и благородные помыслы. Поэтому еще одним параметром, предложенным профессором Д. Дубровским, с точки зрения которого необходимо рассмотреть обманное действие, является то, какую цель преследует обманное действие: злонамеренную или добродетельную.