Евгений Новицкий

8 августа 1914 года в стране, которую её жители называют Суоми, а мы – Финляндия, родилась… шведская девочка. Ничего странного тут нет: бывает же, что в посёлке хемулей живёт себе в своём круглом домике семейка мюмл! Так и в финском городе Хельсинки жила-была семья шведов. Папа девочки (которую звали двойным именем: Туве Марика) был скульптором, а мама – художником-иллюстратором. А ещё у Туве Марики была необыкновенная тётушка, невероятно оптимистичная и непоседливая. Она страшно любила лепить из гипса всевозможные чудные фигурки.

А если добавить, что каждый год все они на пять месяцев переезжали жить на остров, в рыбацкую хижину!.. Представьте себе песчаный берег Финского залива, безмерное море – каждую минуту разное! – с затянутым таинственным туманом горизонтом… А за спиной – лес, в котором всё живёт, шуршит и старательно прячется от тебя, но ещё чуть-чуть, и ты заметишь мелькнувшие за пеньком светящиеся любопытные глазки…

Родители очень любили Туве, и даже подарили ей двух младших братиков, с которыми ей скучать не приходилось. Конечно, случались и ссоры. Так, однажды, немного разозлившись на одного из братьев, девочка решила его поддразнить – и нарисовала на стенке карикатуру на него: какое-то существо, похожее на маленького бегемотика, с пушистым хвостом и забавной мордочкой. Ну, нарисовала – и нарисовала, и даже не задумалась тогда, кто же это у неё получился…

Получился, как вы понимаете, Муми-тролль. Но Туве тогда ещё об этом не знала.

Она была совершенно нормальным ребёнком. Нормальным, а не идеальным. Жаждала внимания к себе от людей и Бога. Умела быть щедрой – и совершать по-детски серьёзные жестокости. Фантазировать и сочинять для братьев и для себя самой страшные сказки.

А потом девочка росла, росла – и… так и не выросла. Нет, она, конечно, стала большой, и даже очень знаменитой – и как художник, и как писательница. Туве стала, по маминому примеру, рисовать картинки к книжкам. И, разумеется, родители, увидев её способности, решили отдать дочку в школу искусств. Окончив среднюю школу, Туве училась живописи сначала в Хельсинки, а потом – в Стокгольме, Флоренции и Париже.

Она иллюстрировала книги – особенно свою любимую английскую детскую литературу. В частности – … но к этому мы ещё вернёмся. Её живописные работы были представлены на многих выставках в Финляндии и Швеции, в том числе – и на персональных. А на некоторых карикатурах в уголке, вместо подписи художницы, появлялась уже знакомая нам крошечная фигурка «бегемотика».

О писательстве, вроде бы, и мыслей не было. Пока вдруг в 1938 году как-то не написалась сказочная повесть о странных героях: «Маленькие тролли и большое наводнение». Конечно же, Туве сама нарисовала всех своих персонажей! И понеслось…

Она прожила долгую жизнь – почти 87 лет. Но даже состарившись, великая писательница ХХ века Туве Марика Янссон оставалась на самом деле девочкой Туве. Ребёнком, воспринимающим мир, свою жизнь и себя саму каждый день заново: непосредственно, удивлённо и, главное – радостно, какие бы невзгоды ни проносились над её головой…

Это не было для Туве чем-то внешним, приобретённым – так сказать, «художественной манерой». Нет, такова была она вся, целиком, весь её мир – в котором она жила и который создавала в своих картинах, рисунках и книгах (которые сама же и иллюстрировала). Живопись и текст тоже неразрывно соединялись у этой немыслимо цельной натуры. Так же, как непостижимым образом составляют единое целое её сказки и произведения, написанные для взрослых.

«Я никогда не стрелял в живое существо. А рыба быстро оправляется и уплывает себе, словно ничего и не произошло…» – говорит один из персонажей повести «Каменное поле»; и мы вдруг узнаём в нём, выхваченном из окружающей жизни, грустную мордочку хемуля…

В 1978 году, вдобавок к целому созвездью уже имевшихся у неё наград (главная из которых – Международная золотая медаль имени Ганса Христиана Андерсена) Туве Янссон была удостоена, по решению польских детей, знаменитого Ордена Улыбки.

Её книги, поистине, просто искрятся улыбками. И одновременно – полны скрытой тревоги и даже драматизма. Причём одно неотделимо от другого. Радостный солнечный луч не разгоняет мрачные тучи – он несёт радость именно потому, что слит с этими тучами в одно-единое целое.

Смерч стирает с лица земли домик Филифьонки. Муми-тролль, проснувшись неожиданно зимой, попадает в незнакомый и вовсе не дружественный к нему мир. В сказке «Комета прилетает» (в другом переводе – «Муми-тролль и комета»), адресованной самым маленьким, вообще предстаёт апокалиптическое изображение гибнущей, пересохшей, сгорающей от жара земли с висящим в небе всё увеличивающимся огненным шаром, который заливает мёртвый пейзаж красным светом с угрожающими длинными чёрными тенями…

И из сказки в сказку появляется Морра, громадной и бесформенной серой глыбой. Появляется, когда её меньше всего ожидаешь, и подбирается к тебе всё ближе и ближе. Там, где она сидела, земля промерзает, как в лютую стужу, и на ней уж больше ничего не растёт. Воплощённая тьма, поглощающая все твои надежды и желания…

Но если между Гэндальфом и Сауроном, Гарри Поттером и Вольдемортом, Асланом и Белой колдуньей идёт война, в которой никакой компромисс невозможен, та самая извечная схватка между Добром и Злом, – в книгах Туве Янссон никакой борьбы нет и в помине. И Морра, и тени, таящиеся в тёмных углах, и даже визит Кометы вписаны в уютный мир Муми-дола. Более того: убери их, и радостный уют бесследно исчезнет.

Что это?.. И как получалось у скандинавской сказочницы это сияние улыбок на грозном фоне?..

Секрет – всё в том же, о чём мы уже говорили. В детстве, в котором Туве Марика задержалась на всю свою жизнь. «У этой худенькой женщины мальчишеское лицо так и не повзрослевшего Питера Пэна, непокорная волна копна кое-как подстриженных волос, почти незаметная улыбка и печальные, но строгие глаза усталого ангела», – так описал впечатление от её автопортрета Макс Фрай. Я бы добавил: Питер Пэн всё-таки стал взрослым, при этом сохранив в себе самое главное – что и во взрослом состоянии делает тебя настоящим ребёнком.

Взрослость же её заключается в том, что «Питеру»-Туве удалось перерасти непонимание-неприятие взрослых людей с их взрослыми проблемами. Но, научившись быть одной из них, Туве не была поглощена их жизнью, а постоянно обнаруживала в совсем, казалось бы, взрослых судьбах растерянные и удивлённые детские души. Как опять же отметил Фрай, самых своих по-взрослому занудных и невыносимых персонажей – склочника Ондатра, нытика Хемуля, изнывающую от бесконечной жалости к себе Мису – обитатели Муми-дола принимают совершенно спокойно, такими, как они есть; и само это принятие вдруг заставляет самый невыносимый характер вдруг заиграть радостными незамутнёнными искорками. А почитайте-ка книги Янссон, написанные для взрослого читателя!

Детство же её – в даре видеть мир цельным, неразделимым на составляющие, и даже неотделимым от самой себя. Не противопоставление, не борьба – принятие и единство. Такое видение мира как универсума, действительно, типично детская черта. У взрослых оно может проявляться двояко. Либо чёрные тени Космоса полностью обесценивают само его – и твоё собственное – существование; тогда это – задержавшееся дурное детство, инфантилизм, гибель неразвившейся души. Либо всё вселенское зло воспринимается как печальная и даже трагическая – но лишь тень, увы, неотделимая в нашем мире от солнечного света (что однажды полемически подчеркнул некий московский гость на каменной террасе библиотеки), но этим лишь подчёркивающая его первичность и торжество.

Мир детей – это пейзаж, нарисованный яркими красками, где добро и зло неотделимы друг от друга. В этом мире есть место для всего и нет невозможного. Неразумное перемешивается с ясным и логичным. Ребенок может с радостью воспринимать страх и одиночество, всю захватывающую атмосферу ужаса, но он чувствует себя одиноким и покинутым, если нет утешения, нет спасения и нет возврата назад. – Это слова самой Туве Янссон. И далее: – Безопасность может заключаться в знакомых и повторяющихся вещах. Вечерний чай на веранде, отец, который заводит часы, – это то, что неизменно. Отец всегда будет заводить часы, и поэтому мир не может быть разрушен.

Поэтому, может быть, не Питер Пэн даже – а наивный и мудрый большой ребёнок патер Браун…

Это потом приходит сформулированность и понимание: мир сотворён хорошо весьма, но поражен грехом, подобно болезни; зло ужасно, но оно не обладает самостоятельной сущностью, оно – лишь отсутствие Добра: как бы ни сгущались тучи, они уже побеждены, однажды и навсегда, на невысоком холме, лишённом растительности, Тем, Кто откроет перед нами двери в вечное Детство… Малыш же, даже не осознавая, просто видит это вокруг себя – во всём. И даже в Морре замечает, что она садится на каждый огонёк не затем, чтобы загасить его, но от желания хотя бы чуть-чуть согреться в своём жутком вечном одиночестве…

Ребёнок не может обойтись без страшных сказок – уже потому, что он видит зло вокруг себя, и ему нужно осмыслить, переварить его. Ведь детские страхи – сказочные и настоящие – не вольные порождения фантазии, а преломление окружающей реальности, манящей и жуткой одновременно. Та же Комета, – достаточно вспомнить, что написана она в 1946 году, сразу после Второй мировой и увенчавших её атомных бомбардировок. Более того, как верно сказала сама Туве Янссон, «ни одного ребенка не может захватить сказка, если она не пугает». Если ему не рассказывают таких сказок – он начинает сочинять их для себя сам.

Как только наступают сумерки, какое-то громадное серое существо начинает наползать на гавань. У этого существа нет лица, зато есть отчётливо различимые руки, которыми оно, пока ползёт, накрывает один остров за другим. Когда острова кончаются, существо это простирает над водой руку, чрезвычайно длинную руку, которая чуть дрожит, и начинает нащупывать Сорочий мыс. Пальцы тянутся к русской церкви и касаются горы.

Ой! Какая большая серая рука!

Я знаю, что ужаснее всего на свете. Это каток... Мне кататься необходимо. За катком таится ползущее существо, а вокруг катка — кольцо чёрной воды. Вода дышит вокруг ледяной чёрной кромки, она медленно шевелится, а иногда со вздохом поднимается и переливается через край на лёд.

Когда можно спастись на катке, никакая опасность уже не грозит... Лампочки качаются на ветру. Но даже если они погаснут, мы будем по-прежнему кататься в темноте, всё вокруг да вокруг, а музыка будет играть не переставая, и мало-помалу проход во льду вокруг нас, проделанный ледоколом, будет становиться всё шире, он начнет зиять и дышать еще сильнее, и вся гавань превратится в сплошную чёрную воду с одиноким островком льда, где мы по-прежнему будем кататься веки вечные, аминь.

Это – отрывок из автобиографической повести Янссон «Дочь скульптора». А из сказок – вспомните крошечную «Ужасную историю» о маленьком фантазёре Хомсе, населяющем мир вокруг себя всевозможными ужасами. При этом, читая сказку, улыбаешься не переставая!

Дело в том, что зло в таких сказках не обрекает нас на безнадёжность. Даже в самых крайних своих проявлениях, когда оно, казалось бы, побеждает. Даже если всё, чем жила и о чём беспокоилась Филифьонка, развеяно по ветру, а косточки поросят или козлят обглоданы волком.

И в этом – ещё один секрет нашего детства. Секрет, который мы знали все, но потом почти все забыли, и теперь, во взрослой жизни, мучительно пробиваемся к нему заново. Секрет Смерти.

Неправда, что для маленького ребёнка смерти нет, что он не знает о ней и не думает. И думает, и прекрасно знает. Но знает он и больше. Понимает своим детским всезнанием, что смерть – это болезнь и поломка мира, но что она помогает нам оставаться самими собой, людьми. И ещё знает, что смерть – это порог, но не тупик. Что бы там ни было после неё – оно есть, и светлый радостный уют Родительского дома неотменим, он восторжествует вопреки всему. Вот почему Муми-мама сосредоточенно готовит большой торт на самом пороге конца света, а когда катастрофа, кажется, уже произошла, говорит: «Теперь всё хорошо… Не думай больше об этом», – и поёт детям колыбельную: «Спите, ребятки, погас небосвод, в небе кометы ведут хоровод…». Так же приходит смерть к взрослым персонажам Туве Янссон: как что-то, давно знакомое и совсем не пугающее:

Бабушка присела на поленницу и подождала, пока пройдёт головокружение. Оно прошло скоро, но бабушка не вставала. На восток, по направлению к Котке, проплыла баржа, постепенно звук дизельного мотора растаял, и ночь снова стала тихой, как прежде. В воздухе пахло осенью. К острову приближалась еще одна лодка, по-видимому, маленькая, на керосинном ходу. Наверно, рыбачья, с автомобильным мотором, непонятно только, почему так поздно, обычно они выходят сразу после захода солнца. Во всяком случае, она не плывёт прямо по фарватеру, а уходит прямо в море. Тяжело стуча, лодка миновала остров и стала удаляться, пульсирующие удары раздавались все дальше и дальше, но никак не стихали.

– Чудно, – вслух произнесла бабушка. – Да это же разрыв сердца, совершенно ясно, а никакая не лодка... («Летняя книга»).

Много и подробно изучены художественные миры, созданные Толкином, Клайвом Льюисом, Буджолд… Но ни книг, ни даже статей, посвящённых миру Туве Янссон, я не видел (может, просто они мне не попадались?..) А ведь его можно нанести на карту, изучать его историю, этнографию и космологию. Муми-дол, несомненно – центр и смысл этой вселенной, и сюда ведут все дороги, даже те, которые начинаются из каких-то других  мест.

Увидев раз рисунки Янссон, сразу же воспринимаешь и запоминаешь её манеру – чтобы уже никогда ни с чем и ни с кем не спутать. Маленьких существ художница изображает посреди огромного мира; но они не затеряны в безмерности пространства, а спокойно осваивают его. В этом видение художника и восприятие писателя сплавлены в творчестве Туве воедино.

Более того – мир Муми-троллей и их друзей способен, пересекаясь с другими мирами, впитывать их, вбирать в себя и переделывать на свой лад.

Помните, с чего начинала Туве как художник? С того, что иллюстрировала чужие книжки. И это получалось у неё очень хорошо. Настолько, что изобразить своих персонажей ей доверил – ни много, ни мало – профессор Толкин.

Янссон проиллюстрировала и другого знаменитого английского писателя. Ту, где главную сказочную героиню по-фински зовут Liisan . Догадались?.. «Алиса в стране чудес» Льюиса Кэрролла.

Совершенно фантастическое занятие – рассматривать эти иллюстрации. К Алисе мы привыкли, прежде всего, в классическом изображении Тэнниела. Ну, или Калиновского. Хоббит Бильбо… пожалуй, он у каждого – свой собственный. В последние годы на читательское представление о толкиновских эльфах и хоббитах значительно повлияла киноверсия «Властелина колец».

А тут… Совершенная двойственность восприятия: герои, НЕСОМНЕННО, янссоновские – в них даже узнаются обитатели Муми-дола; и одновременно они СОВЕРШЕННО ТАКИЕ, какими должны быть – с учётом автора, страны и эпохи.

Вот несколько отзывов посетителей «живого журнала», в котором его хозяйка выставила иллюстрации Туве к «Алисе»:

«…Принято от Алисы ждать какого-то сюрра, вывертов и сложностей,
а тут все просто и тем временем волшебно».

«…Рассматривала "странные скачки" и сохнущих звериков. Какие все родные...»

«…Так неожиданно совместились две мои любимые книжки, и совершенно органично – да, наверное, так всё и есть! После иллюстраций Калиновского ни одна Алиса не была похожа на себя, а вот эта – похожа! Потому что Туве Янссон тоже умеет видеть фей».

И тут же:

«…Я нашла двух мумриков, мюмлу, и тетку хемуля…»

То же самое – с толкиновским миром в её исполнении.

Обычно для иллюстратора существует лишь два взаимоисключающих пути: раствориться в авторе текста – или растворить автора в себе. Туве Янссон преспокойнейшим образом соединяет это несовместимое. Она не стилизует чужие миры в собственной манере; она раскрывает иное: в каждом живом существе, из какого бы мира он ни был, живёт ребёнок. Какими, по сути своей, являются все персонажи книг Туве.

Вот почему Бильбо так похож на Снусмумрика, а Горлум – на Морру. (А если бы Янссон иллюстрировала не «Хоббита», а «Властелина колец» – как думаете, кто оказался бы там Снусмумриком?..) Вот почему зарисовки Страны Чудес в первый миг напоминают Муми-дол. Но только в первый миг. Изображение гриба с сидящим на нём Червяком или домик Мартовского зайца с жутковатыми мохнатыми ушами на крыше развеивают эту иллюзию: перед нами именно мир, приснившийся Алисе, мир безумного английского гротеска.

После этого уже не особенно удивляешься, когда открываешь книги Туве Янссон, которые написаны не для детей (нет, не так: которые написаны ДЛЯ ВЗРОСЛЫХ ДЕТЕЙ) и обнаруживаешь ещё один мир, в котором писательница чувствует себя совершенно спокойно и уверенно, осваивая его как свой собственный.

Это – мир Священного Писания.

(Собственно говоря, может ли быть по-другому? Может ли мир ребёнка – не испорченного, и не идеального, а ПРАВИЛЬНОГО ребёнка – не быть миром Писания?..)

Первая глава «Дочери скульптора», рассказывающая о цепочке детских желаний, страстей, падений и поступков самой Туве, вся представляет собой развёртывание образов Моисеева пятикнижия.

Но главное даже не во внешних параллелях, а в глубинной библейской логике жизни и поступков персонажей книг Янссон. Умение замечать Бытие в обыденных мелочах. Способность радоваться, когда жизнь, казалось бы, не оставляет никаких выходов. Сложнейшее искусство прощать – и просить прощения: и то, и другое всегда невероятно трудно и, вместе с тем, очень просто.

Как в завершающем повесть «Каменное поле» разговоре отца с дочерью, перед которой он невероятно, невозможно виноват.

– Папа, что ты делаешь? – спросила Мария, которая шла к колодцу за водой.

– Мария, – сказал он, – ты красива, как картинка из Библии, женщина у колодца и так далее... Она предлагает грешнику глоток прозрачной родниковой воды. Нет, нет, не уходи… Подожди, я хочу поговорить с тобой о значении слов. Ты когда-нибудь задумывалась над тем, что значит "Вначале было слово"? Поставь вёдра. Ты когда-нибудь задумывалась над тем, как необычайно важно и трудно найти слова, способные объяснить – до конца и правильно? Понимаешь, что я хочу сказать?

– Да, – ответила Мария, – кажется, понимаю.

Юнас сказал:

– Я пытался написать тебе письмо.

– Правда?

– Но оно получилось не слишком длинное.

– Что ты написал?

– Только «Дорогая Мария».

– Папа, – сказала она, – если ты не выбросил это письмо, отдай его мне. Оно и не должно быть длиннее.

Она протянула ему ведра, и он наполнил их у колодца.

Собственно говоря, обо всём этом можно сказать значительно короче: персонажи книг Туве Янссон, сказочные и реальные, живут в состоянии Благодати, которую умеют замечать и воспринимать.

Образом её для девочки, росшей на берегу Финского залива, конечно же, стало море – такое же безбрежное и необъятное в восприятии ребёнка, как даруемые нам Милость и Любовь.

– Фредриксон! Впереди – море!

Наконец Что-то случилось! Прямо передо мной – сверкающее, лазурное, сказочное море!

– Оно слишком большое! – захныкал Шнырёк и заполз в свою банку. – Извините, но у меня болят глаза, и я не знаю, что и думать!

– Зато оно голубое и мягкое! – закричал Юксаре. – Давайте поплывём туда и будем только спать, качаясь на волнах, и никогда никуда не вернёмся...

И, хотя подавляющее большинство обитателей Муми-дола – существа исключительно сухопутные, зов моря, так или иначе, слышит каждый из них. Тот самый зов, который отверг, не заинтересовавшись, персонаж СОВСЕМ ИНОЙ книги, ныне много обсуждаемой: Гренуй из «Парфюмера» Зюскинда; запаху морского простора, зовущего отдать ему всего себя, без остатка, он предпочёл иные ароматы и иной путь…

Но и отправляясь в плавание, погружаясь в морской простор, герои всё равно оказываются в одной и той же точке универсума: в Муми-доме. В этом голубом домике, полном беззаботного веселья, любви и домашнего уюта, пространство и время сходятся в одну точку и исчезают. Не успевает Муми-папа дочитать восхищённым домочадцам мемуары о своих давних морских приключениях и друзьях былых дней, как эти друзья уже стучатся в маленькую дверь, совсем не постаревшие. И Муми-дом, причал для усталых путешественников, вместит их всех, даже если для этого его стенам придётся прогнуться наружу.

Это – убежище  конечная цель. Дом нашего детства – и тот конечный, вечный Дом, который обещан нам и который мы взыскуем. Здесь хватит места для каждого из нас. Муми-мама обязательно приготовит в нашу честь большой торт (со светло-жёлтыми сбитыми сливками и райскими грушами). И скоро мы услышим, как где-то в лесу возвращающийся из очередного странствия Снусмумрик играет на губной гармошке свою самую весёлую песенку: "Эй, зверятки, завяжите бантиком хвосты".