Симпозиум "Христианская апологетика и постмодернизм"

Участники "круглого стола":
Дональд Т. Уильямс, колледж Токкоа-Фоллз, председатель;
Миллард Дж Эриксон, Юго-Западная баптистская богословская семинария;
Курт Эндерс Ричардсон, богословская семинария Гордона Конуэлла;
Дэвид К. Кларк, Бетелская богословская семинария.

Вступительная речь Дональда Т. Уильямса

Анализировать современность всегда рискованно. Мы знаем ее изнутри, но при этом неизбежно находимся слишком близко к рассматриваемым явлениям, и они проносятся у нас перед глазами, сливаясь в неясные пятна. Почти невозможно отстраниться от них и быть объективным; в будущее не заглянешь, и никто не знает, какие из наших нынешних выводов столетие спустя будут подняты на смех. И все же иногда стоит попробовать; это - наш долг. Единственное, что можно сказать наверняка об интеллектуальном и культурном климате общества, в котором мы призваны нести служение, - это то, что он постоянно меняется. Стоять сегодня на страже веры - все равно что стрелять по мишеням, которые движутся с головокружительной быстротой.

Долгие годы, начиная с эпохи Просвещения, мы совершенствовали апологетику, чтобы она могла противостоять ряду препятствий, в конечном итоге получивших название "модернизм". Пока он мутировал от рационализма Просвещения к эмпиризму скептиков, далее к экзистенциализму атеистов и релятивизму гедонистов, выявлять все эти препятствия было достаточно легко - как разные формы одного и того же заболевания. Страдающие ранними формами этой болезни утверждали, что объективная истина познаваема и несовместима с христианским теизмом. Больные следующего поколения, может, и говорили, что объективная истина непознаваема, но по крайней мере соглашались с тем, что было бы неплохо, если бы она была познаваема. Апологетика могла сосредоточиться на своей главной задаче - доказательстве истинности христианства, потому что никто не ставил под сомнение существование истины как таковой. В конце концов мы стали отлично справляться с этой задачей - и вдруг обнаружили, что она уже никого не интересует.

Все тщательно разрабатываемые нами вакцины внезапно оказались бессильными против новой вспышки духовной лихорадки Эбола - пандемии отрицания не только познаваемости, но и необходимости какой бы то ни было всеобъемлющей объективной истины. Томас Оден (Thomas Oden) был, по всей видимости, прав, охарактеризовав ее как новый смертоносный вирус давно известной болезни, который было бы правильно назвать "ультрамодернизм"; однако этот вирус настолько не похож на все предыдущие, что за ним закрепилось внутренне противоречивое - и это символично! - название "постмодернизм".

Пытаясь отыскать в этих Антиафинах алтарь неведомого бога, мы сталкиваемся с совершенно новой и волнующей задачей. Главное наше препятствие в общении с постмодернистской аудиторией - не столько нехватка веских доказательств, сколько старомодная убежденность в том, что доказательства имеют вес. Проповедовать истину постмодернистам - все равно что продавать кондиционеры эскимосам. Перед нами словно выросла целая стена из камней преткновения; к клевете на христианство и клевете на нашу церковь добавилась еще и клевета на объективность.

Как, позвольте спросить, сделать идеи и нормы христианства привлекательными и обязательными для поколения, которое уже не понимает, что истина в ее изначальном смысле необходима? И, что даже более важно, как мы можем сделать это без ущерба для самой сути нашего учения - учения о том, что Иисус, и только Иисус есть Путь, Истина и Жизнь? Возможно ли в принципе привлечь к Священному Писанию, ничего в нем не меняя, людей, которым не нравится само понятие "истина"? Или мы должны просто забыть об этом поколении - или о самом Писании, или о необходимости апологетики? Именно об этом нам и предстоит всерьез задуматься. Избитое изречение гласит: можно привести лошадь к воде (работа апологета?), но нельзя заставить ее пить (хотя можно попытаться посыпать солью корыто, из которого она пьет, и воззвать к осознанию Святого Духа). Но чем глубже мы вдаемся в проблемы, связанные с постмодернизмом, тем больше приходится сомневаться, что деконструированных лошадей можно хотя бы привести к воде.

В нижеследующих докладах трое ведущих евангельских теологов представляют несколько вариантов конструктивного решения этих проблем. В первом варианте Миллард Эриксон на примере с лошадью и водой проводит глубокий анализ имеющихся у нас вариантов действия и оценивает их с точки зрения простого, как овес, здравого смысла. Затем Курт Ричардсон показывает, в чем заключается альтернатива христианства варварству и клановости, к которым ведет постмодернистское дробление. И в заключение Дэвид Кларк рекомендует интереснейшие способы применения идей своих коллег в благовестии и миссионерском служении.

Миллард Дж. Эриксон.

Апологетика в эпоху постмодернизма: можно ли хотя бы привести к воде деконструированную лошадь?

Рассматриваемый нами вопрос подразумевает наличие нескольких составляющих: лошади, предметов, с помощью которых ее ведут (сбруи и поводьев), и воды. На этот вопрос можно дать несколько ответов. Сначала я приведу их в общих чертах, а затем вкратце передам свое личное отношение к самому вопросу и вариантам ответов на него.

По существу, я вижу четыре возможных ответа на этот вопрос. Все они предлагаются и используются на практике различными авторами, как верующими, так и неверующими.

Да, но это должна быть деконструированная вода. В сущности, имеется в виду, что единственный вид воды, которую деконструированная лошадь будет пить или к которой позволит себя привести, - это деконструированная вода. Если лошадь деконструирована по своей сути, то ей подойдет только такая вода. Разумеется, при таком подходе мы должны признать истинным, что лошадь деконструирована, что эта деконструированность неизменна и что ее нужно принять как данность. Если прибегнуть к терминам, которые я позаимствовал у моего наставника, доктора Уильяма Хордерна, и которыми за последнее время не раз пользовался, то те, кто выбирает такой путь, не просто излагают исходную информацию, но и преобразуют ее. Они готовы изменить понимание и даже, если это необходимо, саму сущность христианской веры, чтобы сделать ее приемлемой для деконструирующих все и вся постмодернистов.

Многие утверждения последних противоречат догмам христианства в их общепринятом понимании. Следовательно, от этих догм нужно отказаться. В числе таких догм - объективность истины; отношение к языку как к системе отсчета; теория соответствия истине; существование "метатекстов"; наличие некоторых универсальных качеств, присущих человеческой природе. Один из теологов, которые представляют и защищают этот подход, - Марк Тэйлор, человек, который вряд ли назвал бы себя евангельским христианином.
Да, но для этого нам потребуются деконструированные поводья. Этот подход не утверждает, что деконструированная лошадь станет пить только деконструированную воду (т. е. что смысл учения необходимо изменить). Согласно ему, прежде всего нужно изменить способ подведения лошади к воде, то есть методы и средства воздействия. Речь идет, в первую очередь, об изменении формы и стиля, а не содержания. Это значит, к примеру, что побудительное наклонение следует заменить изъявительным. В общем и целом, этот подход утверждает объективность истины, но при этом настаивает на том, что знание относительно, а познающий в определенной степени зависим от социально-исторических условий.
Да, потому что на самом-то деле лошадь не деконструирована. Этот подход гласит, что лошадь, возможно, и считает себя деконструированной, но в действительности это не так. Соответственно, нет необходимости приспосабливать к ней ни воду, ни сбрую. Постмодернистских деконструированных лошадей можно привести к воде все теми же прежними способами. Сторонники этого подхода полагают, что, в сущности, мир не изменился до неузнаваемости, и что деконструктивисты впали в самообман. Отсюда следуют два варианта действий, соответствующие двум позициям - керигматической и апологетической.

Керигматическая позиция заключается в том, что Библия сама подтверждает свою истинность. Как правило, этот взгляд сочетается с твердой верой в преобразующую и просвещающую силу Святого Духа. То есть нужно только открыть истину, и она принесет плоды. Всерьез допустить, будто люди способны настолько отдалиться от Божьей благодати, что их души нельзя тронуть простым изложением им истины, означает признать правоту деконструктивистов-постмодернистов и, следовательно, отвергнуть самую суть евангельского учения.

Апологетическая позиция предполагает, что нам придется потрудиться и выбрать самые действенные из традиционных способов аргументации. Возможно, этот труд займет много времени, но он принесет результат. Несмотря на все перемены в этом мире, люди не утратили рациональность. Соответственно, рациональные доводы все еще в цене.
Да, но сначала деконструированную лошадь нужно реконструировать. Этот подход утверждает, что лошадь деконструирована, но так жить нельзя. В связи с этим подходом есть две точки зрения - пессимистическая и оптимистическая. Согласно пессимистической точке зрения, с деконструированными лошадьми уже ничего не поделаешь; теперь наша задача - сделать все, чтобы спасти от деконструкции оставшихся лошадей; для этого-то и нужна апологетика. Оптимистическая позиция предполагает, что деконструированные лошади еще не совсем потеряны, но сначала их нужно реконструировать. Однако для этого деконструкцию нужно довести до конца, и тогда этим несчастным деконструированным существам откроется, что так жить нельзя. Основная проблема деконструированных лошадей - не в маловерии, а в том, что они непоследовательны даже в своих заблуждениях.

Как-то Жак Деррида, пророк и святой покровитель деконструкции, вступил в спор со стэнфордским философом Джоном Серлом. Деррида горячо доказывал, что Серл неправильно понимает и искажает его взгляды. Но такая позиция в высшей степени далека от постмодернизма с его деконструкцией! Подобным образом развивался и спор Джеймса Маклендона с Марком Тэйлором. Итак, прежде чем реконструировать лошадь, мы должны помочь ей дойти в своей деконструкции до конца.

Отсюда, в частности, вытекает вопрос: какой язык мы используем, когда говорим о языке. На каком языке деконструктивист рассуждает о деконструкции - на деконструированном? Будь это так, деконструктивист, по всей вероятности, не произнес бы ни слова - или, по крайней мере, не ожидал бы, что кто-либо еще поймет сказанное и согласится с ним. Или же можно показать, к каким последствиям приводит деконструкция смысла и языка. В результате этого зачастую возникает новая разновидность авторитаризма, схожая с политкорректностью, допускающей только один ответ. Таким образом, деконструкция может привести к новым формам притеснения. Такие лошади должны быть лишены их деконструированности.

Начало ответа

Для себя я определился с тем, какие из вариантов ответа выглядят наиболее перспективными. Это сочетание второго и четвертого. В данном случае речь не идет о полной реализации второго варианта, а лишь о том, чтобы задействовать некоторые его приемы как временные средства. Так, по крайней мере, при вступлении в беседу с деконструктивистом нам следует изменить способ "подведения к воде", то есть подачи материала. Это означает, к примеру, что разговор стоит начинать в форме повествования, причем не в герменевтическом и не в эвристическом, а в коммуникативном смысле этого слова. Это позволит нам переправиться на ту сторону реки, где находится лошадь, вместо того чтобы, оставаясь на своей стороне, уговаривать лошадь прийти к нам. В итоге, конечно же, мы должны перевести лошадь через реку, но поначалу это не всегда возможно. Это значит, что нам придется не только говорить самим, но и слушать деконструктивиста. Вообще, тенденция говорить, не слушая собеседника, представляется мне профессиональной болезнью богословов, а иногда и христиан в целом. Деконструктивисты склонны к релятивизму, и в этом есть свой резон: в конце концов, каждый из нас видит действительность по-своему, исходя из собственных предпосылок. Да, истина объективна, но наше понимание ее отчасти зависит от угла зрения, под которым мы ее рассматриваем. И нам нужно смотреть на нее глазами деконструктивиста до тех пор, пока мы не поймем, почему для него имеет смысл такое видение истины. Тогда нам удастся понять, как донести до деконструктивиста смысл сообщения.

Одним из самых полезных предметов, которые я изучал в колледже (хотя тогда я так не считал), был курс умения вести дебаты. Ценность этого курса состояла в том, что сначала мы с партнером занимали определенные позиции в споре, а через неделю менялись, и каждый отстаивал позицию своего противника. Полагаю, нечто подобное могло бы помочь и в нашем случае. У нас есть истина, абсолютная истина, которую открыл нам Бог. Поэтому зачастую нам кажется, что нужно просто нести эту истину людям, не тратя времени на то, чтобы выслушивать их заблуждения. Но если мы будем такими же догматиками, как некоторые деконструктивисты, мы не сумеем противостоять их авторитаризму.

Вдобавок, я полагаю, можно отчасти руководствоваться четвертым вариантом ответа. В последнее время я думал о том, что нам, пожалуй, стоит по-новому взглянуть на апологетическую деятельность Фрэнсиса Шеффера. Шеффер работал с деконструктивистами еще в те времена, когда никто их так не называл. Он действовал так: последовательно подталкивал этих людей к выражению их взглядов в самой крайней форме и, таким образом, заставлял их изжить эти взгляды, убедившись в их нежизнеспособности. Иногда деконструктивисту, как алкоголику, нужно "пасть на самое дно" - тогда он поймет, что должен изменить свою жизнь. И мы должны ему в этом помочь.

Курт Эндерс Ричардсон.

Новое варварство: апологетика в эпоху страстей

С точки зрения идеологии современное общество характеризуется множеством универсальных целей развития цивилизации. Среди них - принципы демократии, грамотность и образование, технологическое совершенствование окружающей среды, производство новых материальных ценностей в условиях свободного рынка и воспитание культурной терпимости путем приобщения людей ко всем этим ценностям. Как показал Стивен Картер, это материалистическая, или светская, идеология не антирелигиозна по своей сути, однако тяготеет к антирелигиозности на практике. Чтобы современный идеал религиозного плюрализма не был пустым звуком, даже представители религиозного большинства должны участвовать в общественной жизни как частные лица. И потому наше время - время так называемых "культурных войн". Раздоры вокруг права на частную религиозную жизнь подтверждают, что силы модернизма еще действуют. Влиянию религиозных идей на общественную жизнь в значительной мере противостоит отношение к светскому знанию как к средству, с помощью которого общество регулирует свое развитие. Этот взгляд вытекает из максимы эпохи Просвещения о том, что единственная поистине всеобщая цель - накопление человечеством знаний. Всеобщее признание религиозных догматов считается невозможным, да, пожалуй, и нежелательным; скрепя сердце терпят только почти ритуальные упоминания о божественном в американской Конституции, да и их то и дело пытаются оспорить. Для модернистов перечисленные выше светские ценности стали неотъемлемой частью их идеала цивилизации применительно к американской культуре.

Однако существуют и другие силы, имя которым - постмодернизм. Они возникают из глубоко укоренившихся структур частной жизни в Америке и на Западе в целом. Сам термин "постмодернизм" указывает на отход от идеологии, господствующей в современном обществе. Демократическое право на свободу мнения и американский дух первопроходцев приводят к появлению множества групп с отличными от общепринятых убеждениями и образами жизни - от юных подражателей кумирам рок-музыки до бесчисленных неоязыческих религиозных объединений, от спортивных фанатов до группировок, возводящих в ранг "искусства" порнографию и насилие. И, как отмечает философ из Стэнфорда Джон Серл, в стенах такого великого американского учреждения, как университет, возникла институция совсем иного рода.

Те и другие силы, однако, имеют одну общую черту: в их основе лежат не знания общества, а личные пристрастия. Ричард Кэдри выявляет эту их особенность в своей книге "Источники тайной культуры" ("Covert Culture Sourcebook"). Даже христианская литература ориентирована на страсть как на движущую силу в достижении целей; но зачастую страсть и ее выражение сами незаметно становятся целью. Когда же страсть начинает управлять личными устремлениями, человек становится совершенно безразличен к требованиям истины и знания. Это безразличие, становясь образом жизни, существенно подрывает, если не сводит на "нет", важнейшую составляющую модернистских основ светского знания (как и христианских надежд на познание Бога).

Таким образом, главная задача апологетики в модернистском обществе была связана с проблемой познания. Христианская апологетика прилагала усилия прежде всего к тому, чтобы доказать обоснованность или правомочность своих утверждений о знании Бога, уникальности Христа и высшей гносеологической ценности библейского мировоззрения. Однако в условиях постмодернизма с его безразличием к проблеме познания такой подход неэффективен. Представление о том, что жизнью правят страсти, взывает к иной апологетике - апологетике, имеющей дело с проблемой желания. Чтобы успешно решить эту проблему, необходимо взять на вооружение социологические данные, которые определяют общество, управляемое личными желаниями, как варварское. Возникновение варварства внутри структур цивилизации - явление удивительное и нашедшее достаточное отражение в научной литературе. Один из главных источников по этой теме - книга Стьепана Мистровича "Темперамент варваров: к критической теории постмодернизма" ("The Barbarian Temperament: Towards a Postmodern Crtitical Theory") (N. Y. Rutledge, 1993).

В связи с этим явлением и с положением апологетики в постмодернистском обществе я предлагаю девять тезисов. В них я попытаюсь предварительно наметить пути конструктивных действий в сложившейся ситуации.

Различные формы варварства в обществе возникают в процессах ритуализации. Ничем не сдерживаемая страсть весьма опасна; ритуал же помогает направить страсть в определенное русло. В число современных ритуальных практик входят сорокавосьмичасовые музыкальные фестивали, нанесение себе увечий и масса иных разновидностей экстремального поведения, реализуемых в обществе на коммерческой основе.
В основе различных форм варварства зачастую лежит стремление вернуть жизни мистический смысл. Для того чтобы оправдать и регламентировать жизнь, управляемую желаниями, часто требуются религиозные речи и символы. Людям свойственно стремиться к мистическому опыту, ко всему таинственному и запредельному, даже к безумию; поэтому они окутывают жизнь ореолом тайны - в естественном или сверхъестественном смысле.
Формы варварства уже выходят за рамки субкультурных объединений; появляются племенные образования нового типа. Традиционные общественные организации всех видов - клубы, добровольные объединения, церкви и т. д. - переживают упадок. Новое поколение попросту игнорирует их. Пришедший им на смену поиск особых форм ритуального поведения, привел к разделению общества на племенные группы.
Формы варварства сводят все варианты своего развития к захвату и удержанию власти. Личная свобода стала самоцелью. Поэтому любые общественные объединения, насколько бы полезными или благотворными они ни были, воспринимаются как угнетательские и враждебные. В противовес этому евангельские христиане должны всеми силами способствовать формированию неполитического общественного единства, основанного на истинных ценностях благопристойности и морали.
Формы варварства способствуют стиранию индивидуальности человека и утверждению животного начала - насколько бы разумным ни был живущий внутри зверь. Это направление развития наиболее явно свидетельствует о крайней реакционности варварства, возникающего в наши дни. Как ни странно, но именно к этому приводит модернизм или гипермодернизм. В поисках радикальных изменений образа жизни люди восстают против собственной природы. Утраченное понимание того, что человек коренным образом отличается от животных, можно восстановить, лишь утвердив в обществе свойственную христианам человечность.
Апологетика в условиях варварства предполагает демистификацию жизни традиционными способами. С первой главы Бытия и до последней Откровения взгляды христиан на мир и его историю определяются открытостью перед Богом. Эта древнейшая мудрость Священного Писания способна оздоровить общество, вернуть ему идеалы человечности и цивилизованной жизни.
Апологетика в условиях варварства должна, используя все возможности христианского сообщества, управлять желаниями, направлять их в единое русло. Во имя общего блага христианам можно и должно объединиться с теми из неверующих, кто наряду с нами печется о сохранении гражданских и моральных принципов в обществе. Разумеется, каждый поступок христианина должен сопровождаться молитвой Иисусу Христу и осуществляться с образом Христа в душе и мыслью о том, как поступил бы Он; тогда наши достижения, без сомнения, затмят достижения неверующих участников такого объединения. Но, как бы то ни было, глубокое смирение и взаимное уважение, возникающее в ходе таких совместных усилий, могли бы стать лучшей из всех возможных форм благовестничества.
Апологетика в условиях варварства предполагает аполитичную позицию. Всем, казалось бы, ясно, что и правые, и левые ошибаются, говоря об источниках социальных реформ. Какой бы стройной ни выглядела идеология левых, для достижения уровня благосостояния, необходимого для гражданского общества, недостаточно одних только политических мер. С другой стороны, и развитие свободного рынка как таковое не ведет к созданию нравственного общества, что бы ни говорили по этому поводу правые. Христианская апологетика должна быть неизмеримо выше любых политических интересов, и это чрезвычайно важно. Если христианское влияние на жизнь общества действительно поможет гражданам этого общества избавиться от наихудших своих привычек, это будет куда лучше и продуктивнее, чем если их принудят к этому нормы гражданского права и страх перед наказанием.
Борьба апологетики с варварством должна привести к возрождению классической апологетики познания. Сейчас представители молодого поколения находятся "под обстрелом" многочисленных общественных течений, подстрекающих к удовлетворению желаний во всей их полноте, и в их жизни практически не находится места разуму. Интеллектуальная жизнь возродится тогда и только тогда, когда реформация общества позволит преодолеть тяжелый кризис, в котором пребывают этика и мораль, и приведет общество в состояния нового равновесия. Как только это свершится, апологетика вернется к решению своих классических проблем - познания истины и борьбы с интеллектуальным безверием.

Я полагаю, что все это позволит нам в полной мере преодолеть трагические последствия варварских тенденций, охвативших цивилизованное общество. Разумеется, процесс построения цивилизованного общества не имеет конца. Многие лишь сейчас начинают пользоваться благами американской модели с ее идеалами цивилизации - например, иммигранты и выходцы из меньшинств, ранее лишенных гражданских прав. Когда христиане займут прежнее место в общественной жизни Запада, утверждая свой взгляд на истину и морально-этические нормы, причем не только на словах, но и на деле, самими своими поступками предлагая альтернативы окружающему варварству, - только тогда будет возможна поистине великая реформа. И не просто возможна, но обречена на успех. Вопрос только в том, возьмемся ли мы за нее сами или оставим другим.

Дэвид К. Кларк

Задачи апологетики в условиях постмодернизма

"Мы с моим соседом по комнате верим в одно и то же. Разница только в том, что он христианин, а я нет. Мы оба знаем, что нет человека, или существа, или предмета по имени Бог. Но мы едины в том, что понятие "Бог" существует и это очень важное понятие. Мой сосед живет, принимая в расчет это понятие. Я - нет".

Такими представлениями о Боге поделился со мной Эрик, студент факультета философии, после моей лекции в престижном колледже. Безучастность, с которой Эрик излагал свои далекие от реальности взгляды, удивила меня. Но еще больше меня удивило то, что эту антиреалистическую позицию разделяет его сосед по комнате, называющий себя евангельским христианином. Несомненно, это характерный признак нашей эпохи - эпохи постмодернизма. Недавние исследования показывают, что 72% молодых людей в возрасте от 18 до 25 лет не верят в существование абсолютной истины. Поэтому не мудрено, что христиане все чаще и чаще сталкиваются с точкой зрения, подобной той, которую высказал Эрик. Возникает вопрос: каким образом может апологетика сделать христианство привлекательным для людей, для которых абсолютная истина немыслима, непостижима, да и нежелательна, - и не поступиться при этом идеей абсолютной истины как неотъемлемой части христианского вероучения?

Принципы постмодернистской эпистемологии

По мнению некоторых исследователей, постмодернизм воплощает в себе закат эпистемологии. Для постмодернистского мышления и культуры характерны несколько тесно взаимосвязанных эпистемологических принципов:

единая окончательная истина недоступна ни отдельному человеку, ни человеческому сообществу;
все человеческие знания относительны и могут определяться любой из множества созданных обществом лингвистически оформленных концептуальных систем отсчета;
многие из этих систем отсчета внутренне последовательны, эмпирически достаточны и прагматически обязательны; ни одну из них нельзя решительно опровергнуть на основании внешних критериев;
множественность перспективных направлений познания рассматривается как средство укрепления свободы личности и ценится очень высоко;
претензии на обладание единой окончательной истиной, напротив, опасны, так как за ними скрываются личные пристрастия, культурные предубеждения или жажда политической власти - все, что угрожает свободе личности;
угрозам свободе личности необходимо противостоять, пресекая все чрезмерные интеллектуальные притязания, ведущие к злоупотреблению властью;
наличие убеждений не есть претензия на знание истинной природы вещей; скорее, это некий далекий от реальности (виртуальный?) миф, посредством которых группа людей сознательно ограничивает собственную свободу.

А теперь вернемся к Эрику. Он считает, что религия (как всякий интеллектуальный поиск или любая житейская философия) сводится к созданию обществом совокупности идей, не обязательно связанных с реальностью; человек же (или группа людей) просто выбирает, какими идеями руководствоваться, причем наивысшую ценность представляет сам выбор. Позиция Эрика - это постмодернистский, творческий антиреализм, который наряду с ведущей модернистской концепцией - светским материализмом - противостоит сейчас христианскому теизму в научном и университетском мире

Проблемы апологетики в связи с эпистемологией постмодернизма

Для тех, кто верует в Бога и убежден в том, что Логос пребывал с Богом в начале, такая система взглядов неприемлема. Однако необходимо признать некоторые факты, характеризующие сложившуюся ситуацию:

Для ряда людей эпоха Просвещения канула в Лету. Таким людям антиреализм Эрика видится достойной альтернативой Просвещению. По их мнению, христианская теология, перенимая принципы модернизма, перегружает себя интеллектуализмом, что существенно ограничивает ее привлекательность.
Но есть и люди, для которых эпоха Просвещения еще не миновала. Ученые, убежденные в закате модернизма, преобладают в конкретных областях знания (например, литература или социология). В среде людей, далеких от науки, на позицию по этому вопросу нередко влияет профессия (так, мир бизнеса носит в основном модернистский характер; прогресс выражается в развитии интеллекта, рационализм находит себе применение в сферах высокой технологии и т. д.).
С утратой эталонов познания, выдвинутых эпохой Просвещения, на передний план выходят идеи, ранее вытесненные на обочину. К таким идеям относится и классическое христианство. По словам Д. Аллена (Diogenes Allen), происходящая сейчас "грандиозная интеллектуальная революция", которая разрушает мир модернизма прямо у нас на глазах, характеризуется тем, что "не только рушатся преграды, возведенные модернистской ментальностью на пути к христианству, но и… философия и наука, ранее подрывавшие веру в Бога, сегодня, наоборот, в некоторых отношениях указывают дорогу к Нему".
Возникновение постмодернизма с его отношением к истине выбивает почву из-под ног у всякого (в том числе и у всякого христианина), кто считает, что та или иная система взглядов в большей степени соответствует действительности, а противоположная ей - в меньшей степени. Перед апологетикой стоит тонкая задача - утверждать христианскую истину, не соскальзывая при этом в модернистский образ мыслей и способ их выражения.

Вкратце, сегодняшнее положение дел можно охарактеризовать так: одни представители нехристианского мира считают, что некая система взглядов в большей мере адекватна, нежели остальные, но это явно не христианский теизм; другие же полагают, что ни одну из систем взглядов нельзя признать наиболее адекватной, и христианский теизм не является исключением.

Апологетическая педагогика и практика

Сложившаяся ситуация требует от нас реакции на самых разных уровнях. Как апологеты христианства и как ученые, мы, конечно же, должны делать все, что в наших силах, для прогресса в избранных нами областях науки во славу Божью. Это означает, что нам необходимо "очень серьезно относиться к христианской научной деятельности". Мы обязаны следить за развитием постмодернизма, не поддаваясь его соблазнам. Это означает, что методы нашей научной деятельности должны быть отчетливо христианскими. Как философы, убежденные в божественности Логоса, мы должны противостоять тем, кто отрицает и затемняет смысл в тщетных попытках отрицать свет.

Однако я сосредоточусь не на научной, а на педагогической и практической деятельности. Я рекомендую тем, кто преподает и практикует христианскую апологетику, придерживаться следующей тактики:

Мы должны научиться как связывать, так и разделять знания и истину. Истина являет собой совокупность постулатов, отображающих объективную реальность; под знаниями же подразумевается охват или понимание этих постулатов личностью. Абсолютная истина представляется мне сопоставимой с Божьим всеведением. Истина абсолютна в том смысле, что понимание Богом природы вещей соответствует ей как внешне, так и внутренне. Бог обладает исчерпывающими знаниями обо всем, и Его понимание так же сложно, как и сама действительность.

Каким бы ни было человеческое представление об истине, оно всегда исторически обусловлено. Рассуждая об абсолютной истине, христиане слишком часто экстраполируют свою уверенность в ее существовании на собственные знания - иными словами, убеждают себя в непогрешимости собственных выводов. Их противники, напротив, исходя из исторической обусловленности человеческого знания, делают вывод об относительности истины. В утверждениях христиан об обладании абсолютной истиной им видится исключительное высокомерие (чреватое насильственным захватом власти). Апологетам христианства необходимо трезво оценивать реальность: в современном постмодернистском обществе любые притязания на абсолютность воспринимаются как верх нетерпимости.

Человеческие представления об истине могут быть объективными в том смысле, что объективная реальность, если мы ей позволим, способна формировать или опровергать наши построения. (А вот идеология - способ мышления, не позволяющий внешнему миру формировать умопостроения человека). Однако наши представления об истине не могут быть объективными, если человек настаивает на том, что это означает возвышение над исторической ситуацией. Мы правы, когда используем разнообразные подходы и критерии, чтобы логически обоснованно судить о том, в каких случаях нам удается добиться большего сходства между нашими представлениями о действительности и ней самой. Но нам никуда не скрыться от проблемы непознанного.

Преподавателям-апологетам следует воспитывать в учениках умение мириться с двойственной природой человеческого знания - ограниченного и все же объективного. Очень много студентов-христиан противостоят релятивизму в современном обществе, отстаивая абсолютность христианской истины. Признавая относительность объективного знания, мы вовсе не обязаны отказываться от концепции абсолютной истины.
Следует признать, что мы живем не в некоей монолитной постмодернистской культуре, а в обществе, где сосуществует множество различных течений. Постмодернизм в условиях такого плюрализма расцветает и прекрасно себя чувствует. Но плюрализм поддерживает на плаву и другие течения, в том числе и модернистские, и более ранние. Если подсчитать, то, думаю, модернистов в нашем обществе наберется больше, чем постмодернистов. В связи с таким положением апологеты должны быть особенно восприимчивы к конкретной ситуации. Практической апологетике надлежит ориентироваться на диалог, на конкретного собеседника и его убеждения. Мы должны признавать уникальность взглядов и личного опыта каждого человека. А это, в свою очередь, предполагает склад ума, способный с одинаковой легкостью справляться как с дерзким цинизмом социальных конструктивистов, так и с надменным эмпиризмом позитивистов.

При этом не следует думать, будто один и тот же человек не может быть одновременно конструктивистом и позитивистом. Несколько лет тому назад мне довелось общаться с юристом из Миннеаполиса, чьей специальностью было предъявление исков компаниям, выпускающим бракованные товары. Этот человек настроен скептически и воинственно (его гонорар зависит от умения ставить под сомнение любые свидетельства), и в то же время проникнут терпимостью и релятивизмом: "Безусловно, ваша точка зрения кажется вам здравой, но мне просто-напросто не хочется принимать ее". В нашу постмодернистскую и плюралистическую эпоху практическая апологетика сталкивается и с догматизмом, отметающим истину, и с политкорректностью, произвольно восстанавливающей ее в ее правах.
Чтобы подчеркнуть нежизнеспособность постмодернизма с его деструктивным мышлением, можно использовать яркие и наглядные примеры. Колоссальную ценность здесь имеют конкретные истории, аналогии, живые образы, простой язык. Кое-кому сложно поверить, что наш язык (в терминах критического реализма) описывает мир таким, какой он есть. (На днях я беседовал с женщиной, которая не верит в динозавров: "Разве эти скелеты - не из гипса?") Чтобы показать, что критический реализм "срабатывает" (вспомним, например, мой разговор с Эриком), я привожу житейские примеры: "Допустим, у вас боли в области живота. Вы идете к врачу. Врач пытается выяснить причину боли: изжога это, язва или рак желудка. Имеет ли значение его вывод? Еще какое! Успех в лечении болезни, которая представляет потенциальную угрозу для вашей жизни, напрямую зависит от того, насколько точно диагноз соответствует реальному состоянию вашего желудка".

Роль конкретных примеров трудно переоценить, однако нельзя недооценивать и абстрактные, концептуальные построения. "Истории из жизни" чрезвычайно действенны, но обманчиво двусмысленны. Даже притчи Иисуса зачастую заставляли его слушателей озабоченно чесать затылок. Согласно Далласу Вилларду (Dallas Willard), "чтобы приблизиться к пониманию Бога, чтобы пробудить и вырастить в сердцах веру в Него, необходимо Священное Писание и его толкование. Способность повествования самостоятельно привести к вере, которая изменяет жизнь, в наши дни сильно преувеличена". Конечно же, ключевое слово здесь - "самостоятельно".
Джин Вейт (Gene E. Veith) подчеркивает, что некоторые аспекты постмодернизма ведут не к разрушению прошлого, а к возвращению традиций. Возвращение - это не просто восстановление характерных особенностей домодернистского прошлого, но их переоценка и встраивание в современную постмодернистскую мозаику. "Пока еще нельзя предсказать, - пишет Вейт, - какая из разновидностей постмодернизма возьмет верх - релятивистский хаос или возрождение прошлого". Однако деконструктивистский, или разрушительный, постмодернизм предполагает уничтожение всего и вся, что позволяет всем нам представить парадоксальный результат эксперимента, начатого светским модернизмом: жизнь без Бога… нежизнеспособна. И в том, что ткань западного общества сейчас основательно поизносилась, заслуга именно апологетов. В качестве основных источников здесь следует назвать книги Диогенеса Алена, Роджера Ландина (Roger Lundin), Джона Уорвика Монтгомери (John Warwick), Томаса Одена и Херба Шлоссберга (Herb Schlossberg).
Важнее всего - кто мы, как и чем мы живем. Взаимоотношения внутри христианской общины - потенциально весомый аргумент для тех, кто осознает и испытывает на себе негативное воздействие постмодернизма с его полным освобождением от традиций. Не иметь традиций - значит быть полностью свободным от уз общества, которое воплощает в себе традиции; но не только это. Не иметь традиций - значит быть духовно бездомным.

У меня есть друг. Он ходил на занятия для взрослых, в группу, которую я вел четыре года. На протяжении двух лет я несколько раз беседовал с ним об обращении ко Христу. Ему нравилось общаться со мной, но как только речь заходила о его личной вере в Иисуса, он сразу же отступал о темы. Однако он продолжал приходить в группу. Он говорил мне, что его тянет к нам. Он хотел войти в семью христиан. Но сам он вырос в неблагополучной семье, и ему было сложно строить близкие и доверительные взаимоотношения с людьми. Мысль о том, чтобы довериться Богу, страшила его. Пару лет мы не виделись, но недавно я пригласил его пообедать. Оказалось, что после пяти лет пребывания среди христиан он в конце концов стал членом большой церкви в Миннеаполисе, уделяющей большое внимание тем, кто пребывает в духовном поиске. Теперь уже он расспрашивал меня о том, как помочь другим уверовать в Христа.

Заключение

Апологетика несет абсолютную истину с помощью относительных способов мышления ("сокровище в глиняных сосудах"). В наш век постмодернизма и плюрализма успех апологетики в большей мере, чем когда бы то ни было, зависит от личности, а не от интеллекта как такового. Мы должны с помощью конкретных примеров отстаивать веру перед конкретным человеком, а не перед чистым разумом, лишенным телесной оболочки. Защитники христианства могут и обязаны показать людям разительный контраст между постмодернистским сползанием в пучину отчаяния - и подлинными радостью и любовью, которые ожидают верующих в Царстве Божьем.

Перевод Д. Маркова под ред. А. Мусиной 12 августа 2003 г.