Выражаясь словами справочника, выпущенного НАН, "в научных высказываниях должны привлекаться только естественные вещи и процессы" (с. 42). Далее авторы цитируют известного зоолога, Эрнста Мейра: "Демаркация между наукой и богословием, вероятно, это самое простое, потому что ученые не обращаются к сверхъестественному, чтобы объяснить, как действует естественный мир природы, и они не полагаются в его понимании на божественное откровение" (с. 43).

Что имеется в виду под словом "естественный"? Большинство авторов полагают, что легче сказать, чего это слово не означает, Оно исключает искусственное. Оно противопоставляется неестественному. Это - все, кроме сверхъестественного. В более широком смысле это слово синонимично "вещественному", а потому устраняет духов, разум и разумность (Ауни, 1995, с. 350).

Все-таки эти общие определения оставляют открытой вероятность того, что Бог мог вмешаться в естественный ход событий. Следствия этих чудес могут быть открыты для научного изучения, но Причина, будучи сверхъестественной, будет лежать за пределами непосредственного восприятия эмпирической науки _ подобия будничной деятельности, которой занимаются ученые, когда входят в лабораторию и надевают белые халаты. Возьмите, к примеру, насыщение пяти тысяч (Мар. 6:38-44). Хлеб и рыбу можно было бы подвергнуть дюжине научных исследований, но процесс, посредством которого они появились, противостоял бы изучению. Таким образом, призывать к сверхъестественному в этом случае означает признать, что следствие, включающее совершенно естественные понятия (например, хлеб и рыба), не поддается пониманию в рамках естественных причин. Только обнаруживая систему в естественных причинах и их следствиях, ученый может формулировать естественные законы. Тем не менее, если Бог при желании может вмешиваться, тогда спелые яблоки могут летать по воздуху вокруг дерева, а паровозы могут без дозаправки топливом бежать вечно. По сути, ученые воображают крушение всего своего дела.

Еще больше ученые боятся образа мышления, в котором Бог заполняет пробелы, то есть, настроя взывать к сверхестественному, как только мы не можем понять чего-либо в природе. Если честолюбивый исследователь желает воззвать к Богу в любой момент, тогда ему следует стремиться к карьере шамана или ведьмы, но не практика современной науки. Призыв к сверхъестественному это просто "плохой тон".

Устанавливая правила

Следствие всех этих проблем приводит к настоятельной необходимости того, чтобы вопросы, формулируемые о природе, давали природные, естественные ответы. Не может иметь значения то, что некоторая природная вещь имеет вид неестественного происхождения; объяснение этой естественной вещи должно быть естественным. При наличии такого условия слово "естественный" принимает значение того, что является "признанным" или "доступным для исследования" циклом естественных наук (Шмитт, 1995, с. 343; Лейси, 1995, с. 603). Бог, будучи неестественным, выходит за рамки априорного (то есть, прежде какого-либо рассмотрения фактов).

В литературе движения разумного замысла, а также в литературе другого происхождения эта точка зрения известна как методологический натурализм. Смысл в использовании этого трудно произносимого выражения состоит в том, чтобы высветить ограничения, которые большинство ученых наложили на свою методологию. Оно также служит для разграничения способа практической науки и убеждения в том, что природа это все, что у нас есть, которое является метафизическим натурализмом (под "метафизикой" понимается изучение существующего). Можно предположить, что теист воспримет первую точку зрения, но не вторую. В воскресенье он верит в то, что Бог существует и воскресил Человека из мертвых; в понедельник он возвращается к работе, уверенный, что Бог во время выходных ничего не напутал с колониями бактерий, растущих в его пробирках.

Однако, открывается возможность играть в слова в сфере этой терминологии. Можно утверждать с практической точки зрения, что методологический натурализм и есть способ, посредством которого ученые делают свою повседневную работу, независимо от того, желают ли они признать, что природа являет свидетельства разумного замысла. Например, испытание новых сплавов, возможно, не обеспечит наиболее очевидного места для поисков замысла в природе, даже если ученый прославляет Бога за исходное происхождение материи. Также идея исключения причин, исходящих от разумного источника, и, в частности, божественного фактора проникла во многие дисциплины. Например, современные богословы могут искать объяснение воскресения Иисуса в чем-то другом, а не в прямом вмешательстве Бога. По этим причинам Филлип Джонсон не так давно переключился на другое трудно произносимое выражение: эпистемологический натурализм (под "эпистемологией" понимается изучение познания). Изменения в терминологии указывают на степень того, как глубоко натуралистическое мышление отошло от методов науки и стало единственным способом познания во многих областях изу- чения. Альтернативный, более легкий в произнесении термин это эпистемический натурализм, который я теперь будут употреблять.

Важно помнить о том, что эпистемический натурализм не есть результат естественной науки, но предположение, введенное в науку. На первый взгляд, нет ничего плохого в том, что ученые строят предположения. Например, ученые предполагают, что мир поддается пониманию - что мы, разумные существа, можем увидеть смысл в окружающем нас мире. Ученые предполагают, что законы природы единообразны - что законы притяжения действуют здесь, на Земле, точно так же, как на спутнике Юпитера Ио, или что они сегодня действуют так, как действовали во времена Аристотеля.

По-настоящему вопрос звучит так: "Нужен ли нам эпистемический натурализм, чтобы наука работала действенно? Оправдано ли предположение?" Как мы увидели, защитники научной ортодоксии боятся вмешательства либо непосредственно в природу при помощи чудес, либо в уравнения и исследовательские журналы обескураженных ученых, которые решают призвать Бога, когда природа не дает очевидного ответа. Поэтому, не без доли иронии мы должны сказать, что главные возражения, выдвигаемые против Бога как разумного объяснения, имеют богословские корни - коренятся в плохом богословии.

Во-первых, теисты не утверждают, что Бог капризно вмешивается в дела людей. В своей обычной красноречивой манере К.С. Льюис отметил: "Бог не посыпает Природу чудесами в беспорядке, как будто из перечницы" (1947, с. 174). Для теистов чудеса составляют знамения от Бога, и, будучи таковыми, они имеют значение только в контексте. Сформулируем более формально: какое-либо необычное событие определяется как чудо, только если оно имеет ясное, данное Богом предназначение, согласующееся с характером Бога и находится в надлежащем богословском контексте. Эти условия должны быть выполнены, прежде чем будет обоснован неестественный ответ наподобие того, что "Бог это сделал". Ученые-теисты на протяжении столетий не испытывали никаких проблем с выяснением того, где проводить черту. Они верили в то, что Моисей разделил воды Красного моря, но не имели никаких проблем с настойчивыми изысканиями в физике или химии, потому что они бы узнали чудо, если бы его увидели.

И во-вторых, Бог не есть Бог, заполняющий пробелы в нашем знании, но Бог, заполняющий пробелы только в чисто естественных объяснениях. Дело не в том, что все естественные объяснения в данном случае были испробованы и оказались недостаточными, но в том, что все объяснения такого рода кажутся несоответствующими проблеме. Божественная деятельность в природе не становится фактическим ответом на невежество, но, скорее, ответом, который предусматривается доступными свидетельствами (см. Рейнольде, 1998). Если свидетельства указывают, скажем, на разумный замысел, тогда ученый должен с готовностью принимать этот вывод (и отвергнуть позднее при необходимости).

В добавление к богословским оправданиям, защитники эпис-темического натурализма предлагают прагматическое оправдание: наука действует лучше, когда это предположение находит свое место. Таким образом, в одном смысле может быть истинно, что эпистемический натурализм предполагается априорно. Но, в другом смысле, они полагают, что эпистемический натурализм оправдан апостериорно (после фактов). "Факты" в этом случае извлекаются из 300-400 лет истории науки или, как мы посмотрим, определенного прочтения этой истории.

Возникают два общих аргумента. Во-первых, есть утверждение, что наука перехитрила старое мировоззрение, и кто станет спорить с успехом? Мы видим такой образ мышления в справочнике, выпущенном НАН, в котором авторы пересказывают историю Галилея и образцовый переход от геоцентризма к гелиоцентризму (1998, с. 27-30). Ожидается, что мы должны восхвалять "Науку" с ее предположением эпистемического натурализма за наше правильное убеждение в том, что Земля вращается вокруг Солнца, а не наоборот. Мы достигли этой истины, как авторы могут утверждать вместе с Мейром, только когда мы устранили зависимость от суеверий, божественного откровения и богословия. Разум торжествует над религией; наука одержала победу над верой.

Проблема здесь заключается в том, что учебники по истории, как обычно, пишут победители. Такие персонажи конца правления королевы Виктории, как Эндрю Диксон Уайт, придавали новую форму истории о Галилее, чтобы показать "законное" место науки как единственного вершителя истины. Сто лет спустя по-прежнему пересказ этой истории Уайтом влияет на популярное воображение, так же как фильм "Пожнешь ветер" доминирует в наших впечатлениях о суде над Скоупсом. К счастью, профессиональные историки науки сняли с этой истории накопившуюся пыль и грязь и, что неудивительно, обнаружили более сложную картину. Начнем с того, что в этой полемике семнадцатого столетия было нечто больше, чем "наука против церкви" (в данном случае, Римско-католической церкви). Никто не может сказать, глядя на факты, что у Галилея были впечатляющие научные доказательства, которые он представил в самом лучшем виде. Так случилось, что наиболее подходящее решение в то время пришло от Птолемея, александрийского астронома второго столетия от Р.Х., который действовал в рамках космологии, разработанной Аристотелем, греческим философом четвертого столетия до Р.Х. Ни один из них не был теистом. Несомненно, геоцентризм соответствовал одному способу прочтения избранных библейских отрывков (такое же понимание могло быть применимо к современным календарям с их "восходом" и "заходом"), но Писание само по себе не обеспечивало основания для отрицания утверждений Галилея. Чтобы перевернуть всю греческую философию, астрономию древности, средневековое богословие и политику Ватикана в пользу точки зрения Коперника, требовались убедительные доказательства, которых у Галилея не было. Отношение церкви к Галилею это другой вопрос. Но даже при этом, он был сослан не за его поиски "Истины", но за оскорбления, нанесенные папской власти того времени.

Еще один способ выразить натуралистическое прочтение истории это сказать, что наука не произвела никаких успешных объяснений, которые обращаются к сверхъестественному. Каждый неестественный ответ был покрыт естественным ответом. Классическим примером будет замещение особого сотворения дарвиновской теорией эволюции как доминантным способом объяснения истории жизни. Однако, Дарвин вначале предпочел действовать согласно правилам эпистемического натурализма и искать ответы, исключающие сверхъестественное вмешательство. Согласно этим правилам, "успех" равняется чисто натуралистическому ответу, который считает спорный вопрос не требующим доказательств. Как только сотворение устраняется априорно, последующая история науки не сможет произвести "успешного" решения, которое призывало бы к неестественному.

Тесно связанное с этим утверждение состоит в том, что ненатуралистические взгляды, такие, как сотворение, очевидно, не добиваются успеха, потому что они не появляются в научных журналах, в которых представлены различные точки зрения известных ученых. Однако, если эпистемическии натурализм является ключом, тогда оппоненты не могут пробиться через редакторов и обозревателей, которые стоят на страже ворот ортодоксии. Теоретики движения разумного замысла, например, Майкл Бехе, сталкиваются с этими сложными проблемами каждый день. Им не только трудно публиковать свои статьи в научных журналах, но эти же журналы зачастую не позволяют публиковать отклики на критику предложений движения разумного замысла. В отчаянии Бехе прибег к публикации в Интернете части полученной им корреспонденции. Вот отрывок из одного письма:

Данный обозреватель не является специалистом в области свертываемости крови, но если возможная модель ее эволюционного развития, совместимая со всеми известными фактами, действительно до сих пор не была разработана, остающиеся вопросительные знаки не являются угрозой для науки - напротив, они являются сложной задачей, прибавленной к другим задачам, с которыми сталкивалась и сталкивается наука. И в этом случае наука добьется успеха (Бехе, 2000).

К этому моменту читатель уже должен распознать, что "наука" в данном случае определяется как "то, что дает натуралистический ответ". Тот обозреватель не только отошел от какого-либо научного анализа аргументов Бехе, признав, что он "не является специалистом", но и неправильно понял Бехе, полагая, что тот выдвигает старомодный аргумент Бога, заполняющего пробелы. На самом деле Бехе говорил о гораздо большем - то есть, о том, что натуралистические аргументы, как разновидность аргументов, не могут справиться с такими проблемами, которые представлены в процессе свертываемости крови (ср. Бехе, 1996, с. 77-97).

Второе обращение к истории утверждает, что самые значительные достижения в современной науке были совершены не теистами, а атеистами и агностиками. Желание теистов призывать к сверхъестественному и соотносить науку с откровением извлекает их из общего течения науки.

Это утверждение попросту вторит значительной богословской наивности, которую мы рассматривали выше. Вооруженные неправильным пониманием того, почему и как действует Бог, эпистемические натуралисты неправильно воспринимают веру как помеху в науке. Более того, исторические факты не на их стороне. До Дарвина большинство ведущих естествоиспытателей, математиков и экспериментаторов были теистами. Только после него, благодаря усилиям таких людей, как Томас X. Гексли ("бульдог" Дарвина), наука была вырвана из-под контроля религиозных организаций и независимых в финансовом плане естествоиспытателей, которые занимались самообразованием.

То, с чем мы сталкиваемся сегодня, это подобие самоисполняющегося пророчества. Отношение к теизму в академических кругах со времен Гексли становилось все более враждебным. Это не имеет ничего общего с используемыми орудиями или фактическими технологиями. При условии преобладающей догматичности, не следует удивляться тому, что теисты избегали науку или, возможно, их карьера была поставлена в невыгодное положение неодобрительным отношением старших ученых или академиков. Согласно исследованию Национальной Академии наук - да, да, той самой, что опубликовала справочник, который мы рассматривали - только 7,0% ее членов выразили "личную веру" в Бога; 20,8% сомневались или были агностиками и 72,2% выразили "личное неверие" в Бога (Ларсон и Уитхем, 1998). Когда эти данные были разбиты по дисциплинам, то оказалось, что биологи - представляющие область науки, которая наиболее сильно погружена в эволюционную торию - имели самый низкий уровень веры в Бога (5,5%). Это дало направление для утверждения президента НАН Брюса Альбертса, процитированного в том же докладе: "В этой академии есть множество очень выдающихся членов, которые очень религиозны, есть люди, которые верят в эволюцию, многие из них биологи". Для сравнения, опросы Института Гэллапа неизменно показывают, что девять из десяти американцев заявляют о принадлежности к той или иной религиозной группе.